7 
Послышались возмущенные крики арабов, недовольных прерванной экзекуцией. Арабский он понимал отлично. Однако до его слуха долетели также слова на королевском английском языке, которого он очень давно не слышал. Почувствовав, что больше не находится в центре внимания, он принялся распутывать веревки, стянувшие его руки за спиной. Когда шум голосов усилился, он почувствовал, как возрождается то, с чем он распрощался задолго до этого момента.
Надежда.
Кто-то, крепко выругавшись на гортанном арабском языке, перешел после этого на ломаный английский и сказал:
— Кто вы такой и почему врываетесь в мой дом со своими нечестивыми псами и оскверняете его своим присутствием?
Его отчаянные попытки освободиться увенчались наконец успехом, и веревки упали с запястий Эша. Только было он поднял руки, чтобы сорвать с глаз повязку, как услышал голос, который узнал бы где угодно. Он был все такой же решительный, как и тогда, когда приказывал его игрушечным военным кораблям капитулировать, пригрозив в противном случае потопить всю флотилию в ванне.
Эш сорвал повязку с глаз и был совершенно ошеломлен, обнаружив, что смотрит в холодные серые глаза, так же хорошо знакомые ему, как и собственные янтарные.
Его спаситель медленно произнес ледяным тоном, особенно резко контрастирующим с марокканской жарой:
— Я. Его. Брат.
— Лорд Драйвенвуд примет вас сейчас.
— Этого я и боялся, — пробормотал Эш и, поднявшись со своего места, где сидел на куче мешков с песком, последовал за молодым краснощеким капралом.
Как только он нырнул в просторную палатку, укрывшись от беспощадных солнечных лучей, он едва удержался от того, чтобы одобрительно не присвистнуть. Его брат сумел создать настоящий заповедный островок английской культуры даже в самом центре марокканской пустыни. Если бы не вздувавшиеся парусиновые стенки и слой жирной грязи на каждой поверхности, Эшу могло бы показаться, что он вошел в элегантно меблированный кабинет какого-нибудь лондонского городского дома.
Турецкий ковер в изумрудных и рубиновых тонах добавлял яркое цветовое пятно интерьеру палатки. Ковер, несомненно, проделал в скатанном виде длинный путь из Англии, хотя точно такой же можно было бы купить за несколько фунтов на местном базаре. Квадратный стол с белой льняной скатертью был уставлен фарфором, хрусталем и серебром. Там был даже чайный сервировочный столик на колесах с вустерским чайным сервизом с золотой каемкой, дабы его брат и представители высшего командования могли поучаствовать в самом английском из английских ритуалов — пятичасовом чаепитии.
Из-за лакированной ширмы в углу выглядывала ножка греческого шезлонга. На полке красного дерева стояли в безупречном порядке книги в кожаных переплетах. На этот раз Эш, не сдержавшись, фыркнул. Даже в детстве его брат предпочитал увесистые тома, в которых в мельчайших подробностях описывались военные сражения древности и излагались размышления греческих философов. Тогда как Эша увлекали отважные приключения героев Вальтера Скотта и Даниэля Дефо. А также — что греха таить — альбомы неприличных гравюр.
На западной стенке палатки висел прикрепленный тонкими веревками пасторальный пейзаж. Присмотревшись к полотну, Эш узнал романтический стиль Джона Констебля. Он был почти уверен, что это оригинал.
Он покачал головой, подумав, сколько же фургонов, лошадей и верблюдов потребовалось, чтобы перевезти все необходимое для комфортного обустройства его брата. Эш всегда гордился своим умением путешествовать налегке. Жизнь заставила его научиться поспешно исчезать, не имея на себе ничего, кроме рубахи. А иногда даже и без нее.
Брат же всегда предпочитал домашний уют и тепло. К сожалению, когда его назначили одним из членов знаменитого Совета директоров Ост-Индской компании, он был вынужден посещать самые отдаленные и не тронутые цивилизацией уголки земного шара. Но как только он станет председателем, — а он несомненно им станет, учитывая быстрый подъем его звезды на политическом небосклоне, — он сможет вести свои дела, не покидая уютной малой гостиной Драйден-Холла, их уютного семейного поместья в Суррее.
Его брат, точно так же как дома, сидел за письменным столом из тукового дерева и что-то записывал в толстой кожаной тетради. Пока Эш подходил к столу, серебряный кончик пера продолжал блуждать по странице. Он не поднял глаз даже тогда, когда Эш остановился прямо перед столом.
7 
