ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Леди туманов

Красивая сказка >>>>>

Черный маркиз

Симпатичный роман >>>>>

Креольская невеста

Этот же роман только что прочитала здесь под названием Пиратская принцесса >>>>>

Пиратская принцесса

Очень даже неплохо Нормальные герои: не какая-то полная дура- ггероиня и не супер-мачо ггерой >>>>>

Танцующая в ночи

Я поплакала над героями. Все , как в нашей жизни. Путаем любовь с собственными хотелками, путаем со слабостью... >>>>>




  121  

– Я боюсь покрова ночи, – признался Корд колбаснику.

Сестий молчал. Озирался вокруг: ему все мерещилось, что кто-то их подслушивает. Он похудел и осунулся, на щеках появился серый налет.

– За донос сейчас много платят, – шептал он басом своему соседу.

– Что?

– За донос, говорю, много платят.

И они забивались в темный угол лавочки и там обменивались короткими иносказательными фразами.

– Не доверяй Марцеллу, – советовал Корд.

– Он тоже? – удивлялся колбасник.

– Нет. Но может предать просто так. Сам того не подозревая.

– А Крисп? – И оба соседа зажимали себе рты.

Марцелл шептал в самое ухо башмачнику, обжигая горячим дыханием:

– Его теперь носят на носилках… А ведь простой центурион…

– Простой ли?

– Ты прав, Корд, наверное, не простой. Он, говорят, и по ночам разгуливает по городу.

– Зачем?

Колбасник удивленно вскинул брови:

– Тебе надо объяснять?

– Да.

– Потому что по ночам тоже убивают.

Корд задумался и тихо сказал:

– Он нам был вроде бы другом.

Сестий махнул рукой:

– Это быстро забывается. Ко мне приходит его слуга, берет колбасы и денег не платит.

– А ты веди счет.

– Я-то веду. Лишь бы и Крисп вел. Боюсь, что он стал к тому же и забывчивым.

– Тсс…

Кто-то подошел к лавке. Это оказался зеленщик Марцелл.

– Шепчетесь? – сказал он громко. – Это сейчас в большой моде.

Корд и Сестий смутились.

– Что ты! – сказал Сестий. – Мы тут пробовали одну колбасу.

– По глазам вижу, что врешь!

– Клянусь богами! – воскликнул степенный Корд.

– И я клянусь! – сказал Сестий.

Зеленщик захохотал.

– Перепугались? – сказал он. – Дружно отказываетесь? А я, знаете, ничего не боюсь. Чем хуже – тем лучше. Да, да! Говорят, рабы восстали в Этрурии. Где-то в ста милях отсюда. Это же совсем рядом! Допустим, восстание подавят. Но для того, чтобы подавлять, тоже надо силу иметь. А там, смотришь, пойдут на нас луканцы. Или бельги. Или какие-либо далекие парфяне нагрянут. Это предсказывал один перс-гадатель.

Корд и Сестий словно в рот воды набрали. А зеленщик продолжал как ни в чем не бывало. Знай шпарит и даже в ус не дует:

– Это очень хорошо, что восстали рабы. Они, говорят, очень злы и рубят головы всем встречным-поперечным. Это очень хорошо!

Корд и Сестий не проронили ни слова. Но это не смущает говорливого зеленщика.

– Они, говорят, спускаются с гор к морю. Если у них найдется голова, она поведет их вдоль берега моря и доберется до Яникула. Эти, говорят, не какие-нибудь Гракхи. Эти запросто снимают голову. Не моргнув глазом. Гракхи, по-моему, слишком высоко брали. А надо бы по-простецкому: раз, два – и ваших нет! Что скажете?

Башмачник и колбасник ничего не скажут. Они молчат. Но ведь даже слушать такие речи опасно. Лучше всего, как говорят в Остии, смыться.

Башмачник заявляет, что торопится починить чью-то обувь. А колбасник начинает доставать из мешка колбасы и ужасно кряхтит.

Зеленщик побрел восвояси.

Корд и Сестий вздохнули свободно. Нет, этот зеленщик из Остии определенно нечистоплотен на язык. Он вполне может унизиться до доноса. А впрочем, кто знает…

На всякий случай колбасник подает башмачнику явственный, недвусмысленный знак, приложив указательный палец к губам. Дескать, молчи, только молчи! Изо всей силы – молчи!

11

Сулла уселся на скамью и окинул взглядом цирк. День выдался прекрасный: солнечно, не очень жарко. В этот базарный день люди приоделись, заполнили все места, даже пристроились на лестницах – на широких каменных ступенях. Женщины, мужчины, подростки, дети… Говор, смех, покашливание, визг и даже писк.

Сулла поворачивается назад и говорит Гаю Варресу:

– Был бы жив поэт Вариний, увидел бы сам, как весел и счастлив римлянин.

И с любопытством осматривает ряды амфитеатра, выискивает знакомые лица. Но никого не находит.

– О великий! – обращается к нему Варрес. – Я полагаю, что поэт позеленел бы и лопнул от собственной глупости и невежества.

Сулла громко засмеялся, но вдруг оборвал смех: на него с близкого – довольно близкого – расстояния смотрела некая дебелая матрона. Узкое патрицианское лицо, ровный нос и глаза, похожие на глаза оленихи. Грудь – совершенное создание природы. Сулла залюбовался грудью, прикрытой легкой, бесстыжей тканью. Прозрачной, как стекло. Но самое удивительное не это: матрона глядела на него так вызывающе, что ему пришлось отвести глаза. В первый раз в жизни – первому отвести глаза…

  121