* * *
Природа относится ко всем своим созданиям с восхитительной жестокостью. Будут мертворожденные, полагает она, будут калеки, и все-таки большая часть выживет и станет порукой тому, что процесс рождения или радения совершается. Созвучие между словами «родить» и «радеть» — это та удобная неточность, которая и отличает то, что говорится, от того, что делается, и от того, что есть на самом деле. Межевые знаки ставит не природа, она лишь использует их. И если после уборки урожая окажется, что разным муравейникам достался разный запас продовольствия, то все прибыли и убытки будут учтены великой бухгалтерией планеты, и ни один муравей не останется без положенной ему по статистике доли. Счет сойдется, и не имеет значения, что миллионы муравьев погибли от ливня, или от удара мотыги, или от струи мочи: кто жив, тот ест; кто умер, тот оставил еду другим. Природа мертвых не считает, природа считает живых и, когда их становится слишком много, насылает на них новую смертельную напасть. Все это очень просто, очень ясно, очень справедливо, — по крайней мере в великом царстве животных никто до сих пор — ни слон, ни муравей — в пререкания с природой не вступал.
Но человек, по счастью, — царь природы, а следовательно, он может произвести свои расчеты с карандашом в руке и сообщить о выводах не прямо в лоб, а шепотком, двумя-тремя намеками, быстрым взглядом, кивком головы. Эти жесты и мимика — то же самое (только в более грубой форме), что у животных и птиц — их песни и танцы, означающие угрозу, любовное томление или вызов. Теперь, может быть, станет понятней, как Лауреано Карранка, человек строгих правил, человек суровый и нетерпимый, до сих пор не примирившийся с замужеством Сары да Консейсан, выражал свое отношение к своему внуку Жоану, который ныне из милости жил у него в доме, и к другому внуку по имени Жозе Набиса, которого он тоже выделял из всех, но совсем по-другому. Мы скажем, отчего так происходило, хотя к нашему повествованию это почти не имеет касательства, но, как предписано в Евангелии, следует лучше познать друг друга. Матерью этого Жозе Набиса была сестра Сары да Консейсан, а кто отец — неизвестно. Впрочем, он лишь считался неизвестным, потому что всякий мог бы на него указать пальцем. В подобных случаях не редкость круговая порука, основанная на очевидности того, что всему свету известно, и на желании увидеть, как ведут себя действующие лица: не следует слишком строго осуждать односельчан этого парня — в деревне так мало развлечений. Таких детей оставляют на произвол судьбы, их знать не хотят ни отец, ни мать, их подбрасывают в приюты, их кладут на дорогах, их пожирают волки или монахи из обители Мизерикордия. Но счастливчику Жозе Набиса, как ни позорны были обстоятельства его появления на свет, повезло больше, и везение это выразилось в том, что у него был какой-никакой отец, были и дед с бабкой, которые мечтали о наследстве, несмотря на малую вероятность этого, и их упрямые мечты обеспечивали мальчику стол и кров в доме Карранка. С Жоаном Мау-Темпо в этом доме обращались так, словно он совсем чужой: от сына бывшего сапожника, а ныне бродяги не прибудет ни гроша денег, ни краюшки хлеба. А на другого внука, хоть он и был плодом беззаконной связи, не прикрытой впоследствии браком, старик надышаться не мог, оставаясь глухим ко всем намекам насчет запятнанной чести и преследуя цель, которую, впрочем, ему никогда не суждено будет достигнуть. Господь правду видит.
Жоан Мау-Темпо еще год ходил в школу, и на том образование его и кончилось. Дед Карранка окинул взглядом это худенькое тельце — ни дать ни взять землеройка, — в сотый раз засомневался, в кого это у внука синие глаза, тут же испуганно опустившиеся под его взглядом, и произнес приговор: Завтра поедешь работать с дядей Жоакином да старайся, смотри, а не то я тебя накажу. Работа была тяжелая, требовала сил, которых быть не может у ребенка, но пусть смолоду знает, чем будет заниматься, когда вырастет. Дядя Жоакин был жесток и груб: он оставлял его на току или в поле в шалаше сторожить урожай, а ведь такие поручения не по плечу хрупкому мальчику. А ночью он коварно прокрадывался посмотреть, не заснул ли племянник, и швырял на него мешок с пшеницей, отчего Жоан плакал, и вдобавок — словно еще нужен какой-нибудь к этому добавок — лупил его пастушьим, железом окованным порохом, и чем больше мальчик кричал и плакал, тем больше он, бессердечный, радовался. Все это чистейшая правда — оттого так трудно в нее поверить тому, кто привык к вымыслам… А Сара да Консейсан тем временем родила девочку, которая через неделю умерла.