Они сожгли ее прямо на Римском Форуме. Агенобарба, стоящего на ступенях Сената, едва не хватил удар. А бедный Сервий, собиравшийся произнести прощальную речь, так и замер с открытым ртом прямо на ростре, куда сбежались актеры, испуганные, как жены варваров, завидевшие истребительный легион. По всему Риму мчались, закусив удила, черные лошади, таща за собой опустевшие колесницы, а главные плакальщицы смогли дойти только до храма Весты, где и остановились, не зная, как быть.
Но тем все не кончилось. В толпе были лидеры плебса. Они смело подступили к Агенобарбу и заявили, что прах Юлии должно похоронить на Марсовом поле. Рядом с Агенобарбом стоял Катон, и они оба возмутились. Женщина? Среди героев? Этому никогда не бывать! Только через их трупы! Толпа подходила все ближе и ближе, пока наконец Агенобарб и Катон не поняли, что они на самом деле превратятся в трупы, если не уступят. Они вынуждены были дать клятву.
Итак, моя девочка будет похоронена на Марсовом поле, где лежат все великие римляне. Я еще не совсем вменяем, но постараюсь устроить все быстро. Даю слово, это будет самая величественная могила. Плохо лишь то, что Сенат запретил погребальные игры в ее честь. Никто не верит, что толпа сможет удержать себя в рамках.
Мой долг выполнен. Я обо всем рассказал. Твоя мать тяжело переживает утрату. В первом письме я говорил, что она выглядит на сорок пять. Теперь она превратилась в старуху. Весталки ухаживают за ней. И твоя маленькая жена Кальпурния. Она очень страдает. Они с Юлией были подругами. О, опять эти слезы! Из меня вытек, наверное, океан. Моя девочка ушла навсегда. Как мне вынести это?
«Как мне вынести это?»
Потрясение было столь велико, что глаза Цезаря оставались сухими.
«Как я смогу дальше жить? Мой цыпленок, моя маленькая жемчужинка. Мне скоро сорок шесть, а моя дочь умерла при родах. Так, пытаясь родить мне сына, умерла и ее мать. Все повторяется! Бедная матушка! Как я смогу посмотреть ей в лицо? Как вынесу соболезнования? Они все захотят посочувствовать, все будут искренними. Но как же мне быть? Дать им увидеть свои глаза? Глаза человека, раненного в самую душу? Показать им свою боль? Я не могу этого допустить. Моя боль — это моя боль и больше ничья. Я уже пять лет не видел мою дочурку и теперь никогда не увижу. Я едва могу вспомнить, как она выглядела. Помню лишь, что она никогда меня не огорчала. Говорят, что только хорошие люди умирают молодыми. Только идеальных людей никогда не безобразит старость. О моя Юлия! Смогу ли я это перенести?»
Он поднялся с курульного кресла, хотя совсем не чувствовал ног. Письмо, написанное в секстилии, осталось лежать на столе. Сентябрьское он сжал в руке и покинул палатку, чтобы не оставаться на грани безумия, за которой кончается все. Взгляд его был взглядом Цезаря, лицо выражало спокойствие.
— Все в порядке, Цезарь? — спросил настороженно Гиртий.
Цезарь улыбнулся.
— Да, Гиртий. — Он поднял левую руку, козырьком приставил к глазам и посмотрел на заходящее солнце. — Время идет, надо чествовать царя Мандубракия. Нельзя, чтобы бритты думали, что мы скупердяи. Особенно когда мы их угощаем их же едой. Пожалуйста, проследи, чтобы все приготовили. Я скоро буду.
Он повернулся. Невдалеке от палатки юный легионер сгребал в кучу уголья дымящегося костра. Заметив приближение генерала, паренек стал действовать энергичнее. Шутка ли? К нему шел сам Цезарь, которого он никогда не видел вблизи.
Подойдя, генерал улыбнулся.
— Не спеши гасить костер, парень. Мне нужен один живой уголек. — Цезарь посмотрел на мальчишку. — Чем же ты провинился, что вынужден выполнять эту работу в такую жару?
— Я не закрепил ремень шлема.
Цезарь наклонился и поднес тонкий свиток к слабо тлеющей головешке. Папирус загорелся. Цезарь выпрямился и держал маленький факел, пока пламя не добралось до пальцев. Только когда свиток стал разваливаться на легкие черные хлопья, он его отпустил.
— Всегда следи за своим снаряжением, солдат. Только оно отделяет тебя от пики кассия. — Он повернулся, чтобы уйти в палатку, но приостановился. — Нет, не только это, прости! Еще твое мужество и твой разум. Именно они побеждают. Но шлем, крепко сидящий на твоей голове, защищает мозги, где этот разум гнездится!
Забыв про костер, молодой легионер стоял и, открыв рот, смотрел вслед генералу.
«Какой человек! Он говорил со мной, как с приятелем! Просто, по-свойски. И на солдатском жаргоне. Откуда он его знает? Он ведь никогда не служил рядовым, это точно!»