Капец
64 
И в то же время ни мои, ни его действия почему-то не казались мне полным абсурдом.
Ван Хельсинг не заметил моего внутреннего смятения. А я смотрел на своего наставника и друга и видел в желтоватом свете газовой лампы знакомое мне лицо – лицо мудрого, знающего профессора.
– Не корите себя, Джон. Это не вы причинили мне вред, и потому вам нечего исправлять. Я волнуюсь не за себя, а за вас. Повторяю: вы услышали много такого, что вовсе не предназначалось для ваших ушей. А в данном случае избыток знаний может оказаться крайне опасным. Чтобы спасти положение, я должен быть полностью уверен, что больше вы никогда не повторите своего безрассудства.
– Послушайте, профессор... – снова начал я.
Он удивленно вскинул голову, но мой словесный запал опять угас. Я оказался в щекотливом положении. Мне очень хотелось рассказать профессору о своем сне и поделиться с ним некоторыми сокровенными мыслями, которые давно меня будоражили. Я вовсе не считал бредом то, о чем намеревался ему поведать, ибо я верил в это. Но одновременно я опасался: не выставляю ли я себя на посмешище? Хуже того – не подумает ли профессор, что меня самого пора помещать в мою же лечебницу?
И все-таки я решился. Набрав в легкие побольше воздуха, торопясь и запинаясь, я рассказал Ван Хельсингу и о "тревожном сне", и о том, что он приехал сюда не просто так, а потому, что я был избран судьбой помочь ему в некоей тайной борьбе.
На протяжении моей речи меня неоднократно заливала краска смущения. Не так-то легко открывать душу и рассказывать о своих весьма иррациональных мыслях, да еще тому, кто сам окружен чем-то странным и иррациональным. Однако Ван Хельсинг слушал меня с уважительным вниманием, без малейшего намека на скептицизм. Полагаю, он поверил всему, что от меня услышал.
Исповедь моя заканчивалась так:
– Я всегда считал, что все это – глупые мальчишеские фантазии, над которыми я сам буду смеяться, когда вырасту. Но с годами я еще сильнее утвердился в своей правоте. Должно быть, вы заметили, профессор, что я умею читать в сердцах людей. Впервые увидев вашу жену, я сразу разглядел ее истинный облик. Ваше сердце – самое чистое и наиболее заслуживающее доверия. И если есть способ помочь вам, то, каким бы опасным он ни был, я сочту за честь оказать вам поддержку.
Некоторое время мы оба молчали. По лицу Ван Хельсинга я понимал, что он глубоко тронут и не менее глубоко встревожен моим предложением. Потом он с какой-то грустной торжественностью произнес:
– Друг мой, я должен всесторонне обдумать ваши слова. Не волнуйтесь, сегодня я никуда не уеду. Завтра утром я сообщу вам о своем решении.
Потом он подошел к чемодану и извлек оттуда какую-то блестящую вещицу.
– А пока я очень прошу вас надеть это на шею и носить не снимая.
Я подставил ладонь, и Ван Хельсинг опустил на нее золотое распятие на длинной цепочке. Металл холодил кожу. Мне захотелось спросить, зачем это нужно, но я боялся разрушить новый уровень доверия, который только-только начал складываться в наших отношениях с профессором. Я молча надел распятие на шею и спрятал его под одеждой.
Чувствовалось, профессору хочется остаться одному. Прежде чем уйти, я пригласил его на завтрак. У двери я все же не удержался и, повинуясь снедавшему меня любопытству, поинтересовался:
– Скажите, профессор, вы и в самом деле верите в вампиров, которые по ночам кусают людей и пьют у них кровь?
Он с сожалением поглядел на меня и задал встречный вопрос:
– А вы, Джон, верите в лунатиков?
– Это никоим образом не зависит от моей веры, – легкомысленно изрек я, даже не вдумавшись в смысл его вопроса. – Просто лунатики существуют.
– Вот и вампиры... они просто существуют, – спокойно ответил профессор, завершая наш разговор.
Глава 8
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
4 июля
Он знает... Бедный Джон, он тоже знает об этом. Возможно, для него это не столь очевидно, как для меня, но он видел сон, схожий с моим. Это может означать лишь одно: судьба, Бог или какая-то иная сила, действующая на стороне добра, пытается предупредить нас обоих.
Такие предупреждения нельзя оставлять без внимания, ибо они означают, что опасность приближается. Как ни старался я уберечь Джона от его наследия, сколько усилий ни прикладывал, голос крови все равно привел его к истокам. Наверное, нам, европейцам, стоит признать истинность буддистского учения о "карме". Биологически и психологически Джон связан с Владом, и "карма" (мне привычнее говорить – участь) велит ему помочь отцу в освобождении своего рода от многовекового проклятия.
64 
