121 
Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:
— Янка, пока… Не забывай, про что говорили, ладно?
— Юр… — нерешительно сказал Глеб. — Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя…
Юрка коротко засмеялся:
— А ты меня и не берёшь. Я сам иду. С тобой рядом… Ну, пошли!
Я сел на тёплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю вселенной, в бесконечности, где всё громче трещали ночные кузнечики.
ДВОЕ НА РЕЛЬСАХ
Янка сел рядом со мной.
Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки чёрной травы рисовались на закате, который всё бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх рогами очень большой и очень тонкий месяц.
Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более, что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…
— Поедем? — спросил я у Янки.
— Ну… пожалуйста, — сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошёл к вагону. Вагон громоздился на рельсах, как тёмное чудовище. Янка вдруг сказал:
— Гель… подожди.
Я остановился.
— Вот… — проговорил он неловко. — Возьми это… Юрка велел передать. Ещё давно велел, да я как-то… не получалось. — Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твёрдое.
И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.
— Откуда?
— Он её тогда нашёл. Долго лазил по траве… Потом говорит: отдай как-нибудь…
— Да? — сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. — А сам-то… он почему не отдал?
— Ну, он вообще… — вздохнул Янка. — Я ему один раз сказал: «Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно». А он говорит: «Так надо».
— Почему надо? — горько спросил я.
— Он говорит: «Гелька — такое существо… Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня…»
— Почему? — прошептал я. — Разве он знал, что уйдёт?
— Давно…
— Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба…
— Не из-за Глеба, — виновато сказал Янка. — Наверно, из-за меня… Потому что я играл ему «Восстание».
— При чем тут «Восстание»? Ты же не хотел, чтобы он ушёл!
— Не знаю… — шёпотом отозвался Янка. — Теперь всё равно… Гель…
— Что?
— А зря мы не отдали искорку…
— Кому?! — испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.
— Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что… А в ней вон какая энергия.
«И опасность», — подумал я. И боязливо оглянулся. А что если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: «Геля Травушкин, подари искорку…»
И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.
Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя «Сатурна». Но «Сатурн» не зажёгся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его — никакого результата.
— Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, — сказал снизу Янка.
Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик — он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдём в тёмный вагон, а там — хлоп — и кожаные браслеты на руках… «Геля, подари искорку…»
— Янка! — сказал я.
— Что?
«Ну, а если расскажу? — подумал я. — Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоём?»
— Янка… чего теперь говорить. Юрку и Глеба всё равно не догнать…
— Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку — на него. Пустим — и он долетит.
— Он-то долетит. А мы без искорки как доберёмся домой?
— Пешком. Это же недалеко, оглянись.
В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещённые прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.
— За час дошагаем, — вздохнул Янка. — Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность…
— Да, — сказал я и обрадовался: не хотелось мне в тёмный вагон.
— Значит, пошлём искорку?
Я молчал.
— Неужели жалеешь? — тихо спросил Янка.
— Янка, не жалею. Ты не знаешь…
— Что?
— Сядь.
Он сразу послушался. Мы опять сели на тёплые рельсы. Друг против друга.
121 
