Капец
56 
— Тики-так, — сказал Паук. «Может, последний раз», — подумалось ему.
— Как уаше доровье? — вежливо спросил Мананга, мгновенно проснувшись от женского голоса.
— Отлично, а ваше? — улыбнулась сестра.
Нигериец немного подумал, прислушиваясь к себе. Рана на животе болела, нога под гипсом чесалась. А еще хотелось есть и спать.
— Отлично доровье! — бодро резюмировал он, как настоящий мужчина предпочитая не жаловаться попусту.
«Еще бы...» — меланхолично подумал его сосед по палате.
— Ну тогда — кушать подано! — девушка вкатила в палату два накрытых салфетками столика. Не выдержав взгляда чернокожего молодого человека, приобретающего почти рентгеновский характер, она поспешно эвакуировалась из люкса.
Паук потянулся к еде — и сморщился от боли. Характер ощущений как-то изменился, но место, где жила боль, оставалось прежним. Он скорбно вздохнул. Последние месяцы диеты без соли и сахара, а заодно и без белков-жиров-углеводов, напрочь отучили его от вкусной, то есть нездоровой пищи. Но запахи от столика рядом с кроватью будили аппетит. Салфетка медленно сползла, открывая принесенный ужин. Паук нерешительно потянулся к ближайшей тарелке, мысленно плюнув на все запреты, бессмысленные накануне смерти.
Непослушные пальцы захватили свернутый в трубочку блинчик, рот заранее открылся в предвкушении. Но предательски дрожащая рука не позволила в полной мере насладиться мастерством повара. Блинчик, совершив касательное движение по губам, разорвался. Красные бусины икринок запрыгали по подбородку, груди и пододеяльнику, разбегаясь в разные стороны. На губе в масляном следе осталась одна, словно капля крови. Паук слизнул ее и потянулся к стакану с соком. Рука тряслась, как отбойный молоток стахановца. Сделав попытку поднести стакан хотя бы к кровати, пахан щедро оросил простыню и кое-как поставил его обратно. Сжав зубы до скрежета, он обессиленно откинулся на подушку и закрыл глаза. Злость на собственную беспомощность и апатия исторгли из глубины души тоскливый полустон-полувой. В палате воцарилась тишина. Потом раздался скрип соседней койки.
«Этот-то хавает в три горла», — подумал Паук, пытаясь почерпнуть силы из живительного источника ненависти. Он представил себе, как белоснежные зубы перекусывают пополам хрустящую трубочку блина и давят солоноватые красные икринки с пряным прозрачным содержимым. Рот его наполнился слюной, а сердце — желчью... В полной тишине послышался приближающийся стук вперемежку с мягкими шлепками. О происхождении звуков Паук задуматься не успел.
— Уи нуждайт у обилном питиэ! — Мананга выдал фразу из разговорника суровым голосом и тут же улыбнулся, гордясь памятью.
Пахан почувствовал, как его бережно приподняли на подушках. Возле губ замаячил прохладный край стакана, пронзительно пахнущий апельсином. «Африка!» — подумал он язвительно, открывая глаза. Ароматный кисловатый напиток сначала небольшими ручейками, а затем и полновесными глотками полился в пересохшее горло. Неожиданно для самого себя Паук улыбнулся в ответ негру и сказал, прищурившись:
— В кайф!
— У кайф! — эхом повторил Мананга. В переводе слово не нуждалось.
Студенту-медику кормление пациента труда не составило. А вот пахан принимал помощь трудно. По понятиям, это было почти «западло». Кусок не лез в горло, пока он не сказал себе, что негр — его кровный брат, то есть частица его самого.
После блинчиков с икрой пришел черед мяса по-французски под грибным соусом. Свинина источала аромат лука и специй. Тихо похрустывала румяная сырная корочка. Паук жевал медленно, со вкусом. По подбородку тек мясной сок. Мананга аккуратно промокал его салфеткой. С непривычки пахан жевал, не разбираясь во вкусовых ощущениях, но потом вдруг «пробило». Круассаны со взбитыми сливками и ломтиками ананаса он уже смаковал. На кофе веки пахана смежились, и Владимир Сергеевич Теньков уснул как белый человек. С торчащей изо рта долькой лимона. Мананга улыбнулся чему-то своему, отер испарину с морщинистого лба странного разрисованного соседа и положил лимон обратно в кофе.
* * *
В отсутствие профессора Файнберга присматривать за его пациентами выпало дежурному хирургу Леониду Михайловичу Бахуру. Обоим требовалась всего-навсего перевязка, никаких сложностей. В какой-нибудь истребительной больнице имени святого Фомы и блаженно-присного Еремы процедура заняла бы минут пять. Однако Леонид Михайлович подобной профанации искусства не признавал. А потому решил начать с изучения историй болезни. Но тут вышла неувязка — их просто не было.
56 
