Капец
48 
Семь кос она заплела, украсив каждую ивовыми листьями и тонкими полосками коры.
— А здесь я не помогу, — она коснулась своего лица.
— Знаю.
— Ты еще придешь? — в темно-зеленых глазах жила надежда. — Тут скучно очень. Сижу, сижу и нет никого…
— Приду, — пообещала я, еще не зная, сдержу ли слово.
Но на следующий день появилась у заводи, принесла лаакье новый гребень, обнаруженный мной среди вещей Тойву. Этот гребень был обыкновенным, деревянным, и украшал его нехитрый узор. Но лаакье взвизгнула от радости и, соскользнув с ветви, обняла меня.
— Прелестненько!
Лаакье была холодной. И пахло от нее нехорошо, речною рыбой.
— Мне давненько ничего не дарили, — сказала водяница, пуская гребень по золоту волос. — Старуха была злой. Ты — добренькая. Прелестненько, да? Будем дружить?
— Я не умею.
Лаакье только рассмеялась.
Над чем? Я и вправду дружить не умела.
Те дети, что жили в Лисьем логе, сторонились меня, не зная, как себя со мною держать. Ведь я была и хозяйской дочкой, и бастардом. Оттого и сами они стояли одновременно и выше меня, и несоизмеримо ниже. Пожалуй, не возвышайся за моей спиной грозная тень Ерхо Ину, тяжко мне пришлось бы.
— Расскажи, — водяница присела на старом камне, поверхность которого тотчас заблестела водой. — Расскажи про людей. Ты еще помнишь.
— Что помню?
— Как быть человеком.
— Помню. И помнить буду.
— Нет, — водяница переложила гребень в левую руку. — Все забывают.
Быть может.
Но я не забуду.
— Расскажи…
…и я рассказала о том, как однажды появилась на свет в Лисьем логе, и мой отец, спеша сдержать слово, признал бастарда…
Лаакье слушала. Ей нравились сказки.
Мой лес был велик, пожалуй, много больше Лисьего лога с прилегавшими к нему полями. Его края, отороченные молодыми березняками, были наполнены светом и жизнью, а Горелая башня, сердце, темное, упрятанное в грудную клетку старых дубов и елей, спрятано так, что ни человек, ни зверь не мог до него добраться. Впрочем, люди предпочитали держаться окраин.
И я подумывала о том, чтобы выйти к ним, заговорить, но всякий раз останавливала сама себя. Что я скажу вот этой женщине, которая, склонив колени у старой сосны, собирает бруснику? Пальцы ее красны и неуклюжи, а ягода в этом году мелкая, что бисер.
Я могу провести ее туда, где брусника уродилась крупной, но…
…женщина вскидывает голову, сдвигает красную косынку, повязанную узлом вперед, чтобы ниекке-лесной человек голову не закружил, и хмурится.
А я вижу в ее глазах болотную гниль.
…вчера она тайком подбросила соседской корове паслену, потому что корова эта давала молока вдвое больше, чем любая другая. И соседка этим хвасталась.
Ерунда какая…
…но мне противно. И я отворачиваюсь.
Ухожу.
А на следующий день встречаю молодого охотника. Он доволен: четырех зайцев добыл. И на олений след стал, но…
…я подаюсь ближе и вновь цепляюсь за взгляд.
Не болото, скорее озерцо, которое только начало зарастать илом. Нравится ему девица одна, но она, гордячка, и смотреть в его сторону не желает. Других женихов ждет… и вот если распустить сплетню, что гордячка не так уж и горда, что готова она за бусы или браслеты серебряные с любым пойти, то поразбегутся женихи. И ничего-то ей не останется, кроме как выйти замуж за охотника. А там он уже сумеет припомнить ей былое унижение.
И сердце его, срываясь вскачь от радости — хорошо придумал — зовет меня.
Это ведь правильно будет — остановить зло.
Убить?
Даже если так… я ведь хийси…
…но еще помню, как быть человеком. И снова ухожу.
Останавливаюсь, встретив совсем юную девушку, глаза которой чисты.
И почти решаюсь сделать шаг навстречу, когда чистота сползает: маска.
Все люди носят маски.
И я умею видеть сквозь них. Вот только это умение обрекает меня на одиночество. Ведь и вправду не считать же подругой водяницу?
— Прелестненько! — зевнула лаакье и сонно потерла глаза. — Люди… вкусненькие. А что думают… какое тебе дело? Тебе есть надо, а то слабенькой будешь.
— Я не хочу есть людей.
По гладкой коже водяницы катились капли воды. Дождь шел второй день кряду, и моя шкура промокла насквозь. Я сбросила ее наземь, а сама забралась на ветку.
И наверное, мы с лаакье были похожи сейчас: нагие, белокожие и… неживые.
48 
