Последние отзывы

  65  

— А я уезжаю, — сказал Тошка. — В горы. Меня берет с собой дядя. Он геолог. Помнишь, я рассказывал…

— Помню… Что ты будешь делать там?

— Я буду коллектором.

— Коллектор бывает в канализации.

Тошка не обиделся.

— Нет, я другой коллектор, — сказал он. — Геологический.

— А что ты смыслишь в геологии?

— Ничего.

— Зачем же тогда тебя берут? По блату?

— Нет, просто там высокогорный воздух, каштановый мед и еще комаров нету.

— Так и говори, что едешь отдыхать. А то — коллектор!

— Я коллектором! — запротивился Тошка. — Младшим коллектором поисковой партии с окладом четыреста рублей в месяц.

— Значит, по блату…

Спорить с Кло было бесполезно. Ну, как ей докажешь, что он станет полноправным членом геологической партии. У него будет свой рюкзак и свои обязанности, и по утрам надо будет вставать до света, чтобы не проспать восход солнца и не потерять из-за этого целый год жизни. Доказывать подобное не имело смысла, все равно Кло не поверит, раз уж с самого начала решила не верить. Видно, ей просто жаль, что Тошка уезжает и они так долго не увидятся, до самой школы. Она одна будет приходить на волнорез, прижиматься спиной к мигалке и подставлять лицо шальному южному ветру. Посвистывая в фонарной решетке, он станет рассказывать ей о том, что творится в далеких портах, чьи корабли стоят в них под погрузкой, что привезли они в своих душных трюмах, какие песни поют матросы в синих от дыма портовых тавернах. А о том, что творится в горах, ветер рассказать не сможет. Он южный ветер, а горы подступают к городу с севера. Чтобы слушать северный ветер, надо стоять спиной к морю. Кло никогда этого не сделает. Да к тому же северные ветры молчаливы и сдержанны. И пахнут совсем по-другому — мокрым снегом и холодной лесной землей.

— Я привезу тебе каштанового меда, хочешь?

— Терпеть не могу мед!

— Ну, тогда вырежу трость из красного дерева.

— Что я, хромая?

— Поймаю какого-нибудь зверька…

— Морского зайца, пожалуйста.

И тут Тошку осенило! Не надо ничего привозить, надо всего лишь…

— Я открою неизвестную вершину. Или речку. И попрошу назвать ее твоим именем. Во!

Глаза у Кло сразу подобрели, она с любопытством глянула на Тошку, словно только его заметила.

— А разве там есть неоткрытые вершины? — спросила она.

— Должны быть! Ведь мы — поисковая партия. Мы самые первые. И если найдем что-то, имеем право дать название и нанести на карту.

Они спустились с волнореза. Пошли к городу мимо Старой гавани. Далеко в море густо дымил «Красный Батум». Дым поднимался из его трубы плотной, витой колонной. Ветер сгибал колонну в дугу, и она повисала над морем бурой радугой. Буксир тянул в гавань очередную ржавую коробку. Он надрывался из последних сил и кричал раздраженным, усталым голосом:

— Гу-у-у-у гу-гу-у-у! Гу-гу!..

— Это, наверное, Бобоська дергает сигнал, прощается с тобой.

— Наверное, Бобоська…

Они дошли до перекрестка Якорной и Каботажной улиц.

— Подожди меня здесь, на углу, — сказала Кло. — Я только письмо опущу.

Тошка остановился. Он не пытался уголком глаза прочитать адрес на конверте. Он знал, кому и куда это письмо. Черное море, капитану Ивану Алексеевичу Борисову…

Завтра Тошке уезжать. Рано-рано — их поезд отходит в семь утра. Мама напекла уже целую сотню беляшей и взяла с Володи честное слово, что он не будет учить Тошку делать сальто…

Когда они вышли на центральную улицу, Кло тронула Тошку за рукав.

— Я пойду к маме в редакцию. Она сегодня дежурит.

Мимо, поблескивая черными лакированными боками, катились фаэтоны. Их обгоняли автомашины и велосипедисты в белых майках. Над входом в кинотеатр «Победа» художник в измазанном краской комбинезоне натягивал полотнище рекламы: «Новый художественный фильм «Ожидание».

— Значит, едешь? — сказала Кло. — Старшим коллектором.

— Младшим…

— Это неважно. Возвращайся с удачей. Я буду ждать тебя…

Утром Кло пришла на вокзал, проводить Тошку. За ней увязался Морской Заяц. Он был в тельняшке. Нарисованные чернилами якоря красовались на его руках.

— Наколки буду делать, — небрежно сообщил Заяц. — Только вот порох достану.

— Зачем порох? — не понял Тошка.

Заяц снисходительно хмыкнул; он опять выставлялся перед Кло. — Сперва колют иголкой, до крови, потом трут порохом. И на всю жизнь останется.

  65